Я совсем забыл, что в тот вечер мы ждали на ужин Лоуренса Реддинга. Когда Гризельда ворвалась ко мне и с упреком напомнила, что до назначенного времени осталось две минуты, я был немало ошарашен.

– Надеюсь, все будет в порядке, – крикнула она мне уже с лестницы. – Я обдумала то, что ты сказал за обедом, и нашла несколько довольно вкусных блюд.

Позволю себе мимоходом заметить, что наша вечерняя трапеза лишь подтвердила слова Гризельды о том, что ее вмешательство усугубляет ситуацию. Меню было составлено самое изысканное, и Мэри, кажется, получала извращенное удовольствие, прилагая все усилия к тому, чтобы либо не доварить, либо пережарить. Устриц, заказанных Гризельдой которые, в общем-то, застрахованы от вмешательства некомпетентного кулинара, мы, к сожалению, так и не смогли отпробовать, так как в доме было нечем открыть их, а обнаружилось это, только когда их подали на стол.

У меня имелись сомнения насчет того, появится ли у нас Лоуренс Реддинг. Я допускал, что он запросто откажется под каким-нибудь предлогом.

Однако он появился, причем минута в минуту, и мы вчетвером сели ужинать.

Лоуренс Реддинг обладает неоспоримой привлекательностью. Ему, как я полагаю, лет тридцать. У него темные волосы, а глаза поразительно яркого, завораживающего голубого цвета. Он из тех молодых людей, у которых все всегда получается и спорится. Он великолепный рассказчик и хороший актер-любитель, неплохо играет в разные игры и отлично стреляет. Он умеет быть душой компании. Думаю, в нем течет ирландская кровь. Он далек от сложившегося образа художника, однако я уверен, что он хороший художник, пишущий в современной манере. Я плохо разбираюсь в изобразительном искусстве.

Вполне естественно, что в тот вечер Лоуренс был немного distrait[12]. Однако держался он отлично. Думаю, ни Гризельда, ни Деннис ничего не заметили. Вероятно, я тоже ничего не заметил бы, если б не знал.

Гризельда и Деннис от души веселились – шутили насчет доктора Стоуна и мисс Крам, которую называли Ходячий Скандал. Я вдруг ощутил болезненный укол, когда ко мне пришло осознание того, что Гризельде Деннис гораздо ближе по возрасту, чем я. Ко мне он обращается «дядя Лен» и на «вы», а к ней – по имени и на «ты». Почему-то я почувствовал себя очень одиноким.

Думаю, меня выбил из колеи инцидент с миссис Протеро. Обычно я не предаюсь столь пустым размышлениям.

Гризельда и Деннис иногда позволяли себе в шутках много лишнего, но у меня не было желания приструнить их. Я всегда с сожалением отмечал, что одно лишь присутствие священника подавляет людей.

Лоуренс принимал активное участие в веселье. Однако я видел, что его взгляд то и дело останавливается на мне, и меня не удивило, когда после ужина он устроил все так, что мы вдвоем оказались в кабинете.

Как только мы остались одни, его манеры тут же изменились.

– Вы случайно узнали нашу тайну, сэр, – сказал он. – Что вы собираетесь с этим делать?

С Реддингом мне было говорить гораздо проще, чем с миссис Протеро, и я без обиняков изложил ему свою точку зрения. Молодой человек воспринял это спокойно.

– Конечно, – сказал он, когда я закончил, – вы обязаны говорить все это. Вы пастырь. Я не имею в виду ничего оскорбительного. Между прочим, я считаю, что вы правы. Но то, что есть между мной и Энн, нельзя отнести к обычной связи.

Я сказал ему, что люди с незапамятных времен повторяют именно эти слова, и его губы искривила слабая улыбка.

– Вы утверждаете, что все считают свою ситуацию уникальной? Возможно, и так. Но в одно вы должны поверить.

Реддинг заверил меня, что «ничего предосудительного в этом нет». Энн, сказал он, едва ли не самая честная и верная жена на свете. Как быть дальше, он не знает.

– Если б это был сюжет романа, – мрачно усмехнулся Реддинг, – старик должен был бы умереть – счастливое избавление для всех.

Я упрекнул его.

– О! Я не хотел сказать, что собираюсь воткнуть ему нож в спину, хотя я искренне поблагодарю того, кто это сделает. На свете нет ни единой души, которая могла сказать о нем доброе слово. Удивляюсь, как первая миссис Протеро не прикончила его… Я когда-то, много лет назад, познакомился с ней, и она, судя по виду, вполне была способна на такое. Она как тот тихий омут, в которых водятся черти. Опасная женщина. Что до него, то он вечно сотрясает воздух, сеет вокруг себя одни проблемы, страшно алчен да к тому же наделен чудовищно мерзким характером. Вы не представляете, как Энн натерпелась от него. Будь у меня деньги, я бы без долгих разговоров увез ее отсюда.

После этого заговорил я. Я со всей серьезностью попросил его уехать из Сент-Мэри-Мид. Оставаясь здесь, он только усугубляет страдания Энн Протеро, на долю которой и так выпало немало испытаний. Начнутся пересуды, слухи дойдут до полковника Протеро – и ее жизнь станет просто невыносимой.

Лоуренс запротестовал.

– Никто о нас ничего не знает, кроме вас, падре[13].

– Дорогой мой, вы недооцениваете сыскные инстинкты местных обитателей. О ваших сердечных делах в Сент-Мэри-Мид знает каждый. В Англии нет сыщиков, равных незамужним женщинам неопределенного возраста, имеющим кучу свободного времени.

Он беззаботно заявил, что ничего тут страшного нет. Все считают, что у него роман с Леттис.

– А вы хоть раз задумывались о том, – спросил я, – что по этому поводу думает сама Леттис?

Эта мысль, кажется, удивила его. У Леттис, сказал он, ничего к нему нет. Он в этом уверен.

– Она довольно необычная девушка, – сказал Реддинг. – Кажется, что она все время грезит, и все же я считаю, что под этой мечтательностью кроется вполне практичная натура. Я считаю, что это своего рода поза. Леттис отдает себе полный отчет в своих действиях. В ней есть определенная мстительность, что выглядит забавно. Между прочим, она не выносит Энн. Просто люто ненавидит ее. Энн же всегда была с ней сущим ангелом.

Я, естественно, не воспринял его последние слова на полном серьезе. Одержимым страстью молодым людям возлюбленная всегда видится ангелом. И все же, по моим наблюдениям, Энн всегда относилась к своей падчерице по-доброму и со всей возможной справедливостью. Поэтому сегодня днем меня удивила та горечь, что прозвучала в голосе Леттис.

Нам пришлось на этом закончить разговор, так как в кабинет вбежали Гризельда и Деннис и потребовали, чтобы я отпустил Лоуренса и не превращал его в старого зануду.

– О боже! – воскликнула Гризельда, падая в кресло. – Я просто мечтаю о сенсации. Такой, чтобы повергла нас в трепет. Например, об убийстве… или хотя бы ограблении.

– Сомневаюсь, что здесь есть те, кого стоит грабить, – сказал Лоуренс, подлаживаясь под ее настроение. – Если только не считать богатой добычей вставные зубы мисс Хартнелл.

– Они так ужасно щелкают, – сказала Гризельда. – Но вы ошибаетесь насчет того, что среди нас нет достойных объектов для грабежа. В Олд-Холле много изумительного старинного серебра. Солонки, например, и ваза времен Карла Второго[14] – в общем, все в таком роде. Стоит, я полагаю, тысячи фунтов.

– Старик пристрелил бы тебя из своего армейского револьвера, – сказал Деннис. – Ведь он так любит пострелять.

– Да ну, мы опередили бы его и скрутили бы ему руки! – сказала Гризельда. – У кого есть револьвер?

– У меня есть «Маузер», – сказал Лоуренс.

– У вас?.. Как интересно. А зачем он вам?

– На память о войне, – коротко ответил Реддинг.

– Сегодня старик Протеро показывал свое серебро Стоуну, – сообщил Деннис. – А тот делал вид, будто ему совсем не интересно.

– А я думала, что они поссорились из-за кургана, – сказала Гризельда.

– О, они уже помирились! – сказал Деннис. – Я вообще не понимаю, почему людям так нравится рыться в курганах.

– Этот человек, Стоун, ставит меня в тупик, – проговорил Лоуренс. – Он, наверное, чрезвычайно рассеянный. Иногда я готов поклясться, что он не разбирается в собственном предмете.

– Это все любовь, – усмехнулся Деннис. – Милая Глэдис Крам, фальши в тебе ни на грамм. Жемчуг зубов твоих – я в восторге от них. Едем, едем со мной, стань моею женой. Там, в «Голубом кабане», нежно приникни ко мне…

– Хватит, Деннис, – строго произнес я.

– Что ж, – сказал Лоуренс Реддинг. – Вероятно, мне пора. Большое вам спасибо, миссис Клемент, за чрезвычайно приятный вечер.

Гризельда и Деннис пошли его провожать. Последний вернулся в кабинет один. Кажется, случилось нечто, что раздосадовало его. Он принялся ходить взад-вперед по комнате, хмурясь и пиная мебель.

Наша мебель так ветха, что столь небрежное обращение уже не могло сильно повредить ей, однако я все же выразил определенное недовольство.

– Извините, – сказал Деннис. Некоторое время он молчал, и вдруг его прорвало. – Какая же мерзость эти сплетни!

Меня слегка удивила подобная эмоциональность.

– В чем дело? – спросил я.

– Не знаю, следует ли мне рассказывать вам…

Мое удивление только усилилось.

– Это чудовищная мерзость, – снова заговорил Деннис. – Ходить по округе и рассказывать всякую чушь. Вернее, даже не рассказывать. А лишь намекать. Нет, будь я проклят – прошу прощения, – если расскажу вам! Это просто отвратительно.

Я с любопытством оглядел его, но настаивать не стал. Однако его слова очень заинтересовали меня. Это совсем не в духе Денниса – принимать что-либо так близко к сердцу.

В этот момент в кабинет вошла Гризельда.

– Только что звонила мисс Уэзерби, – сказала она. – Миссис Лестрендж вышла из дома в четверть девятого и до сих пор не вернулась. Никто не знает, куда она пошла.

– А почему они должны знать?

– К доктору Хейдоку она не приходила. Мисс Уэзерби точно знает это, потому что она звонила мисс Хартнелл, которая живет рядом с ним и которая наверняка увидела бы ее.

– Для меня тайна, – сказал я, – как у нас в деревне не умирают с голоду. Должно быть, все едят, стоя у окон, чтобы что-нибудь не пропустить.

– И это еще не всё, – радостно добавила Гризельда. – Они всё выяснили насчет «Голубого кабана». У доктора Стоуна и мисс Крам номера рядом, но… – она многозначительно помахала пальчиком, – между ними нет общей двери!

– Наверное, – заметил я, – это страшно всех разочаровало.

В ответ Гризельда от души рассмеялась.

Четверг начался плохо. Двум моим прихожанкам, благородным дамам средних лет, вздумалось поссориться из-за убранства церкви. Меня призвали рассудить их. Обеих в буквальном смысле трясло от ярости. Если б ситуация не была столь мучительной, стоило бы полюбоваться на такой интересный природный феномен.

После этого мне пришлось распекать двоих мальчиков из хора за то, что они сосут леденцы во время богослужения, и у меня осталось неприятное ощущение, что я выполняю свою работу не от всего сердца, как следовало бы.

Затем наш органист, чрезвычайно «чувствительная» натура, обиделся на что-то, и мне пришлось успокаивать его.

Потом четверо из моих беднейших прихожан открыто взбунтовались против мисс Хартнелл, и та в страшном гневе прибежала ко мне.

Я шел домой, когда встретил полковника Протеро. Облеченный властью мирового судьи, он только что вынес приговор трем браконьерам и теперь пребывал в приподнятом настроении.

– Твердость! – прокричал полковник своим зычным голосом. Он слегка глуховат и поэтому, как часто делают глухие люди, говорит громче обычного. – Именно в этом мы сейчас испытываем нужду – в твердости! Приведу пример. Вчера ко мне заявился этот жулик Арчер и стал грозить местью. Дерзкий мерзавец… Как говорится в пословице, те, кому угрожают, живут долго. В следующий раз, когда я застукаю его за ловлей моих фазанов, я покажу ему, чего стоят его угрозы. Попустительство! В нас мало строгости! Я твердо убежден: каждому должно воздаваться по его делам. А тут постоянные просьбы принять во внимание наличие жены и детей… Полнейшая чепуха, черт побери! Вздор. С каких это пор скулеж по поводу жены и детей должен избавлять человека от последствий его же деяний? Для меня все едины. Если кого-то – не важно, кого: доктора, адвоката, священника, браконьера, пьяницу – поймали по ту сторону закона, закон должен наказать его. Вы согласны со мной, я уверен.

– Вы забываете о том, – сказал я, – что мой сан обязывает меня ставить превыше всех одно качество – милосердие.

– Ну а я за справедливость. Никто не может этого отрицать. – Я промолчал, и он резко добавил: – Почему вы молчите? Ну-ка, рассказывайте, что думаете по этому поводу!

Я заколебался, но все же решил ответить.

– Думаю, – проговорил я, – что когда настанет мой час, будет очень прискорбно, если единственным оправданием для меня послужит моя справедливость. Потому что это будет означать, что надо мной будут вершить суд, основываясь только на справедливости…

– Тьфу! Воинствующее христианство – вот что нам нужно. Я всегда исполнял свой долг, надеюсь… Ладно, хватит об этом. Как я уже сказал, я приду сегодня вечером. В четверть седьмого, а не в шесть, как мы договаривались, если вас это устроит. Мне нужно кое-кого повидать в деревне.

– Меня это вполне устроит.

Он взмахнул своей палкой и пошел прочь. Повернувшись, я натолкнулся на Хоуза. Мне показалось, что он выглядит больным. Я собирался мягко упрекнуть его за различные накопившиеся упущения в его вотчине, но, увидев бледное лицо, понял, что бедняга плохо себя чувствует.

Я так ему об этом и сказал, но мой помощник принялся отрицать, правда, без особого энтузиазма. Наконец он признался, что нездоров, и, кажется, с готовностью воспринял мой совет отлежаться в постели.

Я в спешке пообедал и снова отправился с визитами. Гризельда на дешевом четверговом поезде поехала в Лондон.

Я вернулся примерно без четверти четыре с намерением набросать проповедь на воскресенье, но Мэри сообщила, что меня дожидается мистер Реддинг.

Я нашел его в кабинете, он с обеспокоенным видом мерил шагами комнату. Его лицо было бледным и изможденным.

Лоуренс резко повернулся, услышав, как я вошел.

– Знаете, сэр, я много думал над тем, что вы сказали мне вчера. Из-за этого я не спал всю ночь. Вы правы. Я должен порвать с ней и уехать.

– Мой дорогой мальчик, – произнес я.

– Вы были правы в отношении Энн. Оставаясь здесь, я создаю ей лишние проблемы. Она… она слишком хороша для такой жизни. Я понимаю, что должен уехать. Я и так очень сильно осложнил ей жизнь, да простится мне это.

– Уверен, вы приняли единственно возможное решение, – сказал я. – Знаю, решение трудное, но, поверьте, в конечном итоге вы увидите, что оно пойдет всем во благо.

По его лицу я понял, что он думает: легко говорить о том, о чем не имеешь никакого представления.

– Вы позаботитесь об Энн? Она нуждается в друге.

– Не сомневайтесь: я сделаю все, что в моих силах.

– Спасибо, сэр. – Лоуренс пожал мне руку. – Вы хороший человек, падре. Сегодня вечером я увижусь с ней, чтобы попрощаться, потом соберу вещи и завтра же уеду. Нет смысла затягивать агонию. Спасибо, что разрешили использовать сарай в качестве студии. Прошу простить за то, что не закончил портрет миссис Клемент.

– Не переживайте из-за этого, мальчик мой. До свидания, да благословит вас Господь.

После его ухода я пытался работать над проповедью, но без особого успеха. Мои мысли то и дело возвращались к Лоуренсу и Энн Протеро.

Я выпил чашку довольно невкусного чаю, холодного и без молока, а в половине шестого зазвонил телефон. Мне сообщили, что умирает мистер Эбботт из Лоуэр-Фарм, и попросили прийти как можно скорее.

Я тут же позвонил в Олд-Холл, так как до Лоуэр-Фарм было почти две мили и я мог не успеть вернуться к назначенному сроку в четверть седьмого. Я так и не научился ездить на велосипеде.

Однако мне сообщили, что полковник Протеро только что уехал в своем автомобиле, поэтому я отправился в путь, попросив Мэри передать полковнику, что меня вызвали и что я буду дома к половине седьмого или чуть позже.

Глава 5

Было значительно позже полседьмого, почти семь, когда я подходил к своему дому. Неожиданно калитка распахнулась, и из моего сада вышел Лоуренс Реддинг. При виде меня он замер как вкопанный, меня же поразил его вид. Он выглядел как безумец: глаза выпучены, кожа мертвенно-белого цвета, весь трясется и дергается… У меня в голове даже промелькнула мысль, что он напился, однако я тут же отогнал ее.

– Здравствуйте, – сказал я, – вы хотели еще раз повидаться со мной? Извините, у меня было срочное дело. Только что вернулся. Сейчас я буду занят, у меня назначена встреча с полковником Протеро – нам нужно кое-что обсудить, – но она не займет много времени.

– Протеро, – произнес он. И начал смеяться. – Протеро? У вас назначена встреча с Протеро? О, вот вы и встретитесь с Протеро! О господи… да!

Я изумленно уставился на него и, поддавшись порыву, протянул к нему руку. Он резко отскочил и почти выкрикнул:

– Нет! Я должен уйти… чтобы подумать. Мне нужно подумать. Я должен подумать.

Реддинг побежал и исчез за поворотом дороги, ведшей к деревне. Я же стоял и смотрел ему вслед, и меня снова посетила мысль о том, что он пьян.

Спустя несколько мгновений я повернулся и, качая головой, прошел в сад. Парадная дверь у нас никогда не запирается, однако я все равно позвонил. На звонок вышла Мэри, вытирая руки фартуком.

– Наконец-то вы вернулись, – заявила она.

– Полковник Протеро пришел? – спросил я.

– В кабинете. Сидит там с четверти седьмого.

– А мистер Реддинг тоже заходил?

– Пришел несколько минут назад. Вас спрашивал. Я сказала ему, что вы вернетесь с минуты на минуту и что полковник Протеро ждет вас в кабинете, а он сказал, что тоже подождет, и пошел туда. Он и сейчас там.

– Нет, там его уже нет, – возразил я. – Я только что встретил его на улице.

– Ну, значит, я не слышала, как он ушел. Он пробыл там не больше пары минут. Хозяйка еще не вернулась из города.

Я рассеянно кивнул. Мэри ретировалась на кухню, а я прошел по коридору и открыл дверь в кабинет.

Я заморгал, когда после полумрака коридора мне в глаза ударил яркий свет заходящего солнца. Сделав один или два шага, я замер, будто громом пораженный.

До меня не сразу дошло увиденное.

Полковник Протеро в неестественной позе лежал на моем письменном столе. Рядом с его головой натекла лужица какой-то темной жидкости, и эта жидкость капала на пол с до жути размеренным «кап-кап-кап».

Я собрался с духом и подошел к нему. Его кожа на ощупь была прохладной. Я поднял его руку, а когда выпустил, она безжизненно упала вниз. Полковник был мертв – убит выстрелом в голову.

Я вернулся к двери и позвал Мэри. Когда она пришла, я велел ей со всех ног бежать за доктором Хейдоком, который жил на углу. Я сказал ей, что у нас случилось несчастье, после чего закрыл дверь и стал ждать доктора.

К счастью, доктор оказался дома. Хейдок хороший парень, большой, рослый и широкоплечий, с честным, слегка грубоватым лицом.

Его брови поползли вверх, когда я молча указал ему на стол. Но, как истинный врач, он не выразил никаких эмоций – лишь склонился над умершим и стал быстро осматривать его. Потом выпрямился и повернулся ко мне.

– Ну? – спросил я.

– Он мертв довольно давно… с полчаса, я бы сказал.

– Самоубийство?

– Исключено, дружище. Взгляните на расположение раны. Кроме того, если он сам стрелял в себя, где оружие?

А ведь верно, никакого оружия поблизости не было.

– Мы не должны ничего трогать, – сказал Хейдок. – Я звоню в полицию.

Он взял трубку, как можно короче изложил факты, затем положил трубку на место, подошел ко мне и сел рядом.

– Хуже некуда. Как он тут оказался?

Объяснив, я спросил слабым голосом:

– Это… это убийство?

– Похоже на то. А что же еще? Удивительное дело. Интересно, у кого был зуб на старика? Конечно, я знаю, что он не пользовался популярностью, но людей редко убивают из-за неприязни. И вот нате…

– Есть одна очень любопытная деталь, – сказал я. – Сегодня днем мне позвонили и вызвали к умирающему прихожанину. Когда я пришел туда, встретили меня с крайним удивлением. Больной выглядел значительно лучше, чем несколько дней назад, а его жена категорически отрицала, что звонила мне.

Хейдок свел брови на переносице.

– Это наводит на размышления… да еще какие. Вас убрали с дороги. Где ваша жена?

– Уехала в Лондон на целый день.

– А горничная?

– На кухне… в противоположной части дома.

– А это говорит о том, что она, вероятнее всего, не слышала, что происходит здесь. Гиблое дело… Кто знал, что Протеро собирается к вам сегодня вечером?

– Он во всеуслышание объявил об этом на всю деревню сегодня днем, когда мы стояли на улице.

– То есть об этом знала вся деревня? Хотя они и так узнали бы. Известно, кто был настроен против него?

Мне сразу вспомнился Лоуренс Реддинг, бледный, с выпученными глазами. Ответить мне помешали шаги в коридоре за дверью.

– Полиция, – объявил мой друг и встал.

Нашу полицию представлял констебль Хёрст. Вид у него был важный, но при этом слегка встревоженный.

– Добрый вечер, джентльмены, – поздоровался он с нами. – Инспектор прибудет с минуты на минуту. А пока я буду следовать его указаниям. Как я понимаю, полковник Протеро был найден мертвым – его убили в доме викария…

Он замолчал и устремил на меня полный холодного подозрения взгляд, на который я ответил с подобающей в этой ситуации озабоченной невинностью.

Констебль передвинулся к письменному столу и объявил:

– Ни к чему не прикасаться до приезда инспектора.

Для удобства читателей я прилагаю план комнаты.
Полисмен достал блокнот, послюнил карандаш и выжидательно посмотрел на нас обоих. Я повторил свою историю о том, как обнаружил тело. Записав все – на это ушло некоторое время, – констебль обратил свой взор на доктора.

– Доктор Хейдок, что, по вашему мнению, стало причиной смерти?

– Выстрел в голову с близкого расстояния.

– А оружие?

– Не могу точно ответить на этот вопрос, пока не извлеку пулю. Но должен сказать, что, по всей вероятности, пуля была выпущена из пистолета малого калибра – к примеру, из «маузера» двадцать пятого калибра.

Я вздрогнул, вспомнив наш вчерашний разговор и слова Лоуренса Реддинга. Полицейский констебль тут же впился в меня своим ледяным, бесстрастным, как у рыбы, взглядом.

– Вы что-то сказали, сэр?

Я покачал головой. Какие бы ни были у меня подозрения, они всего лишь подозрения, поэтому я буду держать их при себе.

– Когда, по-вашему, произошло это трагическое событие?

Доктор поколебался мгновение и ответил:

– Я бы сказал, что этот человек мертв более получаса. Но точно не дольше.

Хёрст повернулся ко мне.

– Горничная что-нибудь слышала?

– Насколько мне известно, ничего, – ответил я. – Но лучше спросите у нее.

В этот момент прибыл инспектор Слак, две мили от Мач-Бенхэма он проехал на машине.

Об инспекторе Слаке я могу сказать немногое, а именно то, что вряд ли найдется другой человек, столь решительно восстающий против своей фамилии[15]. Этот темноволосый мужчина с цепким взглядом черных глаз отличался неугомонностью и энергичностью, а его манеры – грубостью и крайней властностью.

Он ответил на наши приветствия коротким кивком, взял у своего подчиненного блокнот, внимательно прочитал написанное, тихим голосом обменялся парой фраз с констеблем, затем подошел к телу.

– Как я понимаю, тут все уже заляпали и передвинули, – сказал он.

– Я ни к чему не прикасался, – сказал Хейдок.

– Я тоже, – сказал я.

Инспектор некоторое время сосредоточенно смотрел на вещи, расставленные на столе, и изучал лужицу крови.

– О! – не без торжества воскликнул он. – Вот то, что нам надо. Часы опрокинулись, когда он повалился на стол. Это дает нам точное время преступления. Двадцать две минуты седьмого. Доктор, когда, говорите, наступила смерть?

– Я сказал, примерно полчаса назад, но…

Инспектор посмотрел на свои часы.

– Пять минут восьмого. Меня известили десять минут назад, без пяти семь. Тело обнаружили примерно без четверти семь. Как я понимаю, вас вызвали немедленно. Значит, вы осматривали его минут за десять до… Гм, это дает нам возможность установить время с точностью до секунды!
– Я не ручаюсь за точность, – сказал Хейдок. – Это приблизительная оценка.

– Вполне подходит, сэр, вполне.

Я попытался вставить слово:

– Что касается часов…

– Прошу меня извинить, сэр, я сам задам вам вопросы, которые меня интересуют. У нас мало времени. А сейчас мне нужна абсолютная тишина.

– Да, но я хотел бы предупредить вас…

– Абсолютная тишина, – сказал инспектор, бросая на меня свирепый взгляд.

Я удовлетворил его желание.

– Почему он здесь сидел? – проворчал он себе под нос, продолжая таращиться в письменный стол. – Он хотел написать записку… здравствуйте… а это что?

Инспектор с победным видом поднял на вытянутой руке лист бумаги. Он был так доволен своей находкой, что даже разрешил нам подойти к нему и изучить ее вместе с ним.

Это был лист почтовой бумаги с эмблемой прихода, и на верхней строчке стояло время: «6:20».

«Дорогой Клемент, – начиналась записка, – сожалею, дольше ждать не могу, но я должен…»

На этом почерк превращался в нечитаемые каракули.

– Ясно как день, – радостно объявил инспектор Слак. – Он сидит здесь и пишет вот это, враг тихо входит через окно и стреляет в него. Что еще вам надо?

– Я просто хотел бы сказать… – начал я.

– Соблаговолите отойти в сторону, сэр. Я хочу проверить, есть ли отпечатки подошв. – Полицейский встал на карачки и стал продвигаться к открытому окну.

– Думаю, вы должны иметь в виду… – продолжал упорствовать я.

Инспектор поднялся и заговорил без возмущения, но твердо:

– Мы обсудим все это позже. Я буду крайне обязан вам, джентльмены, если вы уйдете отсюда. Будьте любезны, выйдите вон.

Мы подчинились, смирившись с тем, что нас прогнали, как детей.

Казалось, прошло несколько часов, хотя на самом деле было всего четверть восьмого.

– Ну, – произнес Хейдок, – такие вот дела. Когда этот напыщенный осел захочет увидеться со мной, отправьте его в мой кабинет. До свидания.

– Хозяйка вернулась, – доложила Мэри, на минуту появившись из кухни. Ее округлившиеся глаза возбужденно сияли. – Зашла в дом пять минут назад.

Я нашел Гризельду в гостиной. Вид у нее был испуганный, но не подавленный.

Я все рассказал ей, и она меня внимательно выслушала.

– На записке обозначено время: шесть двадцать, – закончил я. – А часы опрокинулись и остановились в шесть двадцать две.

– Да, – проговорила Гризельда, – но разве ты не сказал ему, что мы всегда ставим их на четверть часа вперед?

– Нет, – ответил я. – Не сказал. Он отказался меня выслушать. Я старался изо всех сил.

Гризельда озадаченно нахмурилась.

– Но послушай, Лен, – сказала она, – ведь с учетом всего этого складывается чрезвычайно странная ситуация. Потому что, когда часы показывали двадцать минут седьмого, на самом деле было пять минут седьмого, а в пять минут седьмого полковник Протеро еще не пришел к нам в дом.