Евгений Онегин




Трике привез куплет Татьяне



На голос, знаемый детьми:



Réveillez‑vous , belle endormie . 



Меж ветхих песен альманаха



Был напечатан сей куплет;



Трике, догадливый поэт,



Его на свет явил из праха,



И смело вместо belle Nina 



Поставил belle Tatiana .



 



 



XXVIII.



 



И вот из ближнего посада



Созревших барышень кумир,



Уездных матушек отрада,



Приехал ротный командир;



Вошел... Ах, новость, да какая!



Музыка будет полковая!



Полковник сам ее послал.



Какая радость: будет бал!



Девчонки прыгают заране ;



Но кушать подали. Четой



Идут за стол рука с рукой.



Теснятся барышни к Татьяне;



Мужчины против; и, крестясь,



Толпа жужжит, за стол садясь.



 



 



XXIX.



 



На миг умолкли разговоры;



Уста жуют. Со всех сторон



Гремят тарелки и приборы



Да рюмок раздается звон.



Но вскоре гости понемногу



Подъемлют общую тревогу.



Никто не слушает, кричат,



Смеются, спорят и пищат.



Вдруг двери настежь. Ленской входит,



И с ним Онегин. "Ах, творец! ‑



Кричит хозяйка: – Наконец!"



Теснятся гости, всяк отводит



Приборы, стулья поскорей;



Зовут, сажают двух друзей.



 



 



XXX.



 



Сажают прямо против Тани,



И, утренней луны бледней



И трепетней гонимой лани,



Она темнеющих очей



Не подымает: пышет бурно



В ней страстный жар; ей душно, дурно;



Она приветствий двух друзей



Не слышит, слезы из очей



Хотят уж капать; уж готова



Бедняжка в обморок упасть;



Но воля и рассудка власть



Превозмогли. Она два слова



Сквозь зубы молвила тишком



И усидела за столом.



 



 



XXXI.



 



Траги‑нервических явлений,



Девичьих обмороков, слез



Давно терпеть не мог Евгений:



Довольно их он перенес.



Чудак, попав на пир огромный,



Уж был сердит. Но, девы томной



Заметя трепетный порыв,



С досады взоры опустив,



Надулся он и, негодуя,



Поклялся Ленского взбесить



И уж порядком отомстить.



Теперь, заране торжествуя,



Он стал чертить в душе своей



Каррикатуры всех гостей.



 



 



XXXII.



 



Конечно, не один Евгений



Смятенье Тани видеть мог;



Но целью взоров и суждений



В то время жирный был пирог



(К несчастию, пересоленный)



Да вот в бутылке засмоленной,



Между жарким и блан‑манже,



Цимлянское несут уже;